НА ВЫСЫЛКАХ. Подлинная история жизни репрессированных в спецпосёлках недалеко от Обозерской.

                 Сентябрь 1930 года. Товарный эшелон, идущий из средней полосы, остановился у посёлка Летнеозерского Плесецкого района Архангельской области. По команде охранников двери теплушек открылись, и стало видно, что вагоны битком набиты людьми. «Выходи! Приехали!». Измождённые, замёрзшие за время пути женщины, старики, дети, немного мужчин с какой-то обречённостью покинули деревянные клети. В руках – узелки со скромными пожитками – много на себе не унесёшь.

Перегон в лесную чащобу от Летнеозерского до Сосновки и ещё дальше, в самые дебри, от Сосновки до Берёзовки семь километров по бездорожью. «Прибыли!». Семья, в которой одни женщины и дети, – отца накануне расстреляли – тоскливо обвела взглядом окрестности. Кругом лес да болота, ёлки да берёзы…

«Занимай места в бараках!» Сырой барак, общий для мужчин и женщин, – теперь их новый дом. Двухъярусные деревянные нары, две печки-буржуйки в разных концах помещения и никакой хозяйственной утвари. «Утром – подъём по сигналу, завтрак – в столовой, до вечера – работа в лесу, после работы – ужин и отбой». Таков их новый распорядок жизни…

Они – не первые и не последние, кто прибыл отбывать «кулацкую ссылку» в Берёзовке. На родине, в Липецкой области, местные власти их раскулачили, конфисковав всё: и ладный кирпичный дом, и справные хозпостройки, и землю, и скот, и рабочий инвентарь. Но и разорив, не оставили на родной земле – выслали из села далеко на север работать на лесозаготовках, жить во временных спецпосёлках, управлявшихся комендантами.

Они – не первые и не последние, кто был раскулачен. Сегодня раскулачивание признано политической репрессией. По оценке Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий (2000 г.), в ходе коллективизации в конце 1920 – начале 1930-х гг. было репрессировано около миллиона крестьянских хозяйств или шесть миллионов человек.

В Архангельской области, богатой лесом, которую называли всесоюзной лесопилкой, в 1930-е возникло немало спецпосёлков, где расселили десятки тысяч раскулаченных, высланных из зерновых районов страны. В 1930 г. Северный край был самым крупным регионом спецпоселений раскулаченных семей. На 1 февраля 1932 г. здесь было построено 217 спецпосёлков, в которых проживали 125 тысяч человек.

В Плесецком районе между станциями Обозерской и Емцей, у посёлка Летнеозерского, вырос целый городок спецпоселений: Сосновка, Дубровка, Малиновка, Берёзовка, посёлок 107-го квартала, Северная и Южная Войборы. Посреди глухого леса здесь годами на принудительных работах трудились люди, волей новой власти оторванные от своих корней…

Одной из прибывших в тот холодный сентябрьский день в Берёзовку женщин была Мария Петровна Стебакова, вдова бывшего елецкого землевладельца. Это она с тремя детьми и немолодой мамой растерянно сошла с поезда и заселилась в болотный барак. Выжить в этом диком краю им будет непросто, но север отныне станет их судьбой навсегда. Кто-то добровольно останется здесь, кого-то привяжет к местной земле безымянная могила.

90 лет спустя о жизни на высылках в Плесецком районе и незаурядной судьбе своей бабушки Марии Стебаковой, прожившей очень долгую жизнь – 100 лет и четыре месяца, рассказывают её внучки, и сами давно ставшие бабушками: Вера Сергеевна Климантова и Екатерина Сергеевна Маковеева из посёлка Обозерского. Вера Сергеевна с 1960 по 1990 работала в администрации Обозерского известкового завода, Екатерина Сергеевна всю жизнь трудилась учителем в обозерских средних школах № 1 и 2. Представители четырёх поколений в этой семье, в том числе сама Вера Климантова, признаны жертвами политических репрессий.

– Мы родом из Липецкой области, – начинают повествование сёстры. – Наша родня по материнской линии жила в городе Ельце и в селе Нижний Воргол, что в окрестностях Ельца. Фамилия предков в семейной истории не сохранилась, знаем только, что родственники носили фамилии Гришиных и Некрасовых, может быть, одна из них и была девичьей фамилией нашей бабушки Маши.

Бабушка родилась 17 (30) мая 1884 года в небогатой семье Петра и Екатерины. Отец умер рано, и мама из-за бедности была вынуждена отдать своё единственное дитя на воспитание в монастырь. Родня Екатерины выдала её замуж во второй раз, но в новом браке детей уже не было.

Монастырь, принявший Марию, скорее всего, это был Елецкий Знаменский девичий монастырь, располагал церковно-приходской школой на сто девочек из бедных семей, где отроковицы постоянно жили и учились. Священники и монахини преподавали послушницам Закон Божий, чтение на русском и церковнославянском языках, письмо, счёт, рукоделие, хорошие манеры, поварское искусство. Маша научилась всему, но особенно полюбила чтение – с тех пор книги на церковнославянском были у неё всегда где бы она ни жила. Настоящий талант у неё обнаружился к ремёслам: шитьё, вязание, кружевоплетение – во всём этом она стала мастерицей.

Годы учёбы в монастыре пролетели быстро, и, когда Маша подросла и стала невестой, мама забрала её домой. Вместе они вошли в артель и зарабатывали на жизнь плетением елецкого кружева. Из артели получали нитки, коклюшки, сколки (рисунки) и сдавали туда готовое кружево, кофты, шали, шарфы… Мария умела сплести всё: покрывала и накидки, подзоры и салфетки, воротники и манишки. До самой старости она могла сделать сложный рисунок для плетения, что признак высшего мастерства, и плела почти до ста лет, пока видела. Бабушкиному плетению из самых тонких ниток сносу нет, оно до сих пор украшает дома её внучек.

На масленичных ли гуляньях, на катаньях ли с гор Маша познакомилась с заводским рабочим из Ростова-на-Дону. Парень и девушка приглянулись друг другу, подружились, и быть бы им вместе, но…

Красавицу-Машу, коса до пят, умницу и рукодельницу, которая уже славилась как кружевница, присмотрела одна семья из Нижнего Воргола и посваталась к ней. Родители, мама Екатерина и отчим, дали согласие на брак, желая устроить счастье дочери, ведь сватались к ним помещики Стебаковы. Маше пришлось уступить воле родителей и выйти замуж не за любимого. Кто бы мог тогда подумать, что именно принадлежность к состоятельной семье через некоторое время решит Машину участь и она как жена «кулака» будет выслана на север…

Стебаковы были землевладельцами: им принадлежали поля, где выращивали хлеб и овощи, фруктовый сад, участок леса. Скота держали мало, только для нужд семьи. Урожаи зерна, фруктов и овощей собирали такие, что, по рассказам бабушки, осенью собранное вагонами отправляли в Москву. На сезонные работы нанимали желающих, и люди с охотой шли, получая хороший заработок. Своих работников не было, только по хозяйству помогала одна беспризорная из Усмани, которую когда-то приютила семья («усманская девка» – так её называли).

В семье мужа Фёдора Петровича Маша всем пришлась по сердцу. Как и она сама, никогда не сидевшая без дела, Стебаковы были тружениками: вставали на утренней зорьке и весь день проводили в трудах. Маша по-прежнему подрабатывала рукодельем: плела кружево, сколько позволял день. За бережливость её прозвали Копеечкой.

И годы в монастыре, и житьё у Стебаковых Мария Петровна всегда вспоминала добрым словом. С большой теплотой отзывалась о свекрови, а та, в свою очередь, в невестке души не чаяла. «Летом, бывало, спим в саду на арбе (это такая большая расширенная повозка), – рассказывала бабушка, – так свекровь подойдёт и укроет, чтоб и муха на меня не села».

Спокойную, мирную жизнь молодой семьи нарушила начавшаяся Первая мировая война. Федор Петрович, уходя на фронт, позаботился о жене: продал скот, положив деньги в банк, чтоб супруга жила на проценты. Пожалел Марию, чтоб не занималась мужским трудом по найму работников. Да и для Маши настало время материнства: в 1913-ом на свет появился первенец Володя, через год – второй сын Вася, а в 1916-ом родилась дочь Рая. Прабабушка Катя стала жить в Машиной семье, посвятив себя воспитанию внуков.

Фёдор вернулся с войны живым, но после революции для всех землевладельцев настали тяжёлые годы: частная собственность на землю была отменена, помещичьи имения передавались в распоряжение волостных земельных комитетов, началось выселение помещиков из их владений. Это была первая волна раскулачивания в нашей стране. По воспоминаниям бабушки, особенно тяжело семья жила в период Гражданской войны, когда их имение грабили то красные, то белые, то зелёные… Только с началом НЭПа – новой экономической политики – семья вздохнула свободней. Снова разрешили заниматься своим хозяйством, торговать, и Стебаковы, вернувшиеся к труду на земле и начавшие всё с нуля, вновь стали жить хорошо.

НЭП, подаривший глоток свежего воздуха, к концу 1920-х закончился. Как оказалось, он был затишьем перед бурей, а бурей стала коллективизация – создание колхозов. Массовое наступление на имущество зажиточных крестьян и бывших помещиков, разорение хозяйств, поднявшихся из руин в период НЭПа, не обошло стороной Стебаковых. У семьи забрали всё, что к тому времени удалось нажить.

1930-й год ознаменовался и трагедией. Когда Фёдор Петрович вернулся с фронта, в Нижнем Ворголе, где жила семья, у него появился друг – местный парень, милиционер. Как-то Фёдор зашёл к нему в гости, тот чистил оружие и, нечаянно выстрелив, попал сам в себя. Фёдора тут же забрали, обвинив в убийстве милиционера, даже разбираться не стали, потому что он был «кулак», а тот бедный. Фёдора Петровича расстреляли. Только через 60 лет его оправдали, дав заключение в документах о реабилитации, что в смерти милиционера он не был виновен.

Знакомые из села предупредили бабушку, что их семью будут высылать: высылка к тому времени уже шла вовсю, и Стебаковы не были первыми. Собраться толком не успели, в тот же день за ними пришли. Под высылку на север подпали пятеро: прабабушка Катя (ей было уже за 60), бабушка Маша 46-ти лет и трое её детей: Володя, Вася и наша будущая мама Раиса. Увезли всех сразу в летнеозерскую Берёзовку.

Высылка проходила драматично. Кого и как будут высылать – зависело от местной власти, в Нижнем Ворголе действия властей были проникнуты ненавистью к «кулакам», завистью человеческой, хотя ещё вчера Стебаковы мирно соседствовали с теми, кто вносил их в списки к раскулачиванию. Бабушка вспоминала такие эпизоды, о которых мы, ещё будучи детьми, не могли спокойно слышать.

Например, в день высылки бабушка попросила своего старшего сына Володю надеть пару брюк – не потому, что предстоял путь на север и одеться нужно было потеплее, а потому, что бабушка была аккуратным человеком: одни брюки предназначались для работы, другие на выход. Так двое держали Володю под руки, а третий штаны стаскивал – как это, в двух брюках на север поедет!.. Было и такое: перед дорогой бабушка наварила крутой каши на семью, чтобы с собой взять. Где там! Горшок с кашей перевернули во дворе, чтоб только не дать! Такая неприязнь в людях проснулась.

Между тем, когда крепких хозяев выслали из Воргола, там воцарилась разруха. Отобранный и загнанный в колхозы скот даже покормить было некому. Бабушка рассказывала: «Орут, плачут голодные коровы, а бывшие хозяева переживают – дырку в загоне проделают, и каждый придёт свою коровушку сеном покормит. А ведь надо было ещё и доить! Недоенным коровам молоко пошло в голову, и они сошли с ума, стали кидаться…».

Вот и получается, что отобрать скот и землю у крепких хозяев отобрали, а доить, кормить, трудиться не осталось желающих, таких, чтобы ни свет ни заря встали, напоили-накормили скотину и за другие дела взялись. Колхозное, считай, ничьё, к колхозному имуществу как к своему не относились, и всё быстро пришло в упадок: скот забили, с земли больших урожаев не собирали. В 1930-е страну поразил массовый голод, миллионы умерли от голода в зерновых районах Украины и на Кубани…

Север встретил липчан ранними заморозками: был сентябрь, но по утрам уже подмораживало. А у ссыльных – ни сапог, ни тёплой одежды! Первым делом их выгнали на болота, где уже стоял лёд, грести сено для лошадей: когда-то там была скошена и не убрана осока. Люди обернули ноги какими-то обмотками, но что они против холода и льда? Сначала, рассказывала бабушка, в ледяной воде ноги замерзли, а потом уже ничего не чувствовали. И настолько сразу все разболелись, что каждый день из бараков выносили умерших.

Заболела и бабушка, у неё начали отказывать ноги. К счастью, в том же бараке, где она жила, нашёлся фельдшер из высланных. Он обратил внимание, что у Марии Петровны распухли суставы, и предложил свою помощь. С собой у него, как у медика, была бутылка денатурата (этилового спирта). Каждый день он заставлял бабушку перед буржуйкой растирать ноги и руки и потихоньку её подлечил. Суставы у неё, конечно, потом болели всю жизнь, но тогда лечение помогло.

Этот мужчина, Кабанов Александр Дмитриевич, потом работал фельдшером в Летнеозерске, хорошо разбирался в растениях и сам готовил лекарства. Спустя годы, он, приезжая в Обозерскую, непременно заходил проведать бабушку, они дружили всю жизнь. Вообще, те, кто выжил в 1930–1940-е в северных спецпосёлках, дружили до смерти. И отношения между ссыльными в бараке, по воспоминаниям, были очень хорошими, культурными, несмотря на крайнюю нужду, голод и холод, люди с уважением относились друг к другу.

Бабушкина работа на высылках заключалась в том, чтобы вывозить на лошади древесину из леса. Первое время лошадь её не слушалась, и бабушка не могла понять, почему, пока кто-то из стариков не подсказал: «Ты матом её – они привыкли к мату». «Как же, – думает бабушка, человек верующий, – я буду лошадь матом понукать?» Пришлось сочинять какую-то абракадабру, чтобы лошадь стала слушаться, ведь от работы не откажешься.

В первые месяцы, когда приспособиться к новой жизни в Берёзовке было сложнее всего, все мёрзли и недоедали, с семьёй бабушки случились два примечательных происшествия. Однажды на чердаке барака, куда их поселили, бегавшие и всюду заглядывавшие мальчишки нашли поношенные тёплые рабочие вещи. Откуда они там взялись? Скорее всего, до ссыльных в этом бараке жили вербованные колхозники, на зиму нанимавшиеся работать в лесопункты. Часть заготовленного леса колхозы брали себе, поэтому им было выгодно отправлять народ на работу. Приезжающим выдавали спецодежду (фуфайки, брюки). Поработав, они уезжали, а вещи оставляли.

На этот «клад» молодёжь и наткнулась. Младший сын Марии Петровны Вася сообразил, что из этих вещей мама что-то может сшить, и притащил ей что получше. А она действительно из ничего могла сшить что-то. Постирает эти вещи, распорет и сошьёт на руках кому безрукавку, кому брюки, кому бурки. Так постепенно и одела ребят в тёплое.

А однажды, отпарывая пуговицы, бабушка заметила, что к фуфайке вместо пуговицы пришито что-то совсем иное. Пригляделась повнимательнее… не может быть!.. Очень похожим на пуговицу оказался кусочек золота! А раньше при городах были торгсины, где можно было драгоценности обменять на продукты. Золото было сдано в торгсин, и оттуда привезли крупы. Бабушке эта история запомнилась, потому что полученные продукты стали неожиданным подспорьем, ведь был голод, приварка к выдаваемой пайке не было и помощи ждать было неоткуда. А эти крупы, готовившиеся на кострах, помогли людям продержаться.

Бабушка трудилась наравне со всеми, но каково ей было, если она в лесу никогда не работала? Выручали её золотые руки и думающая голова, да ещё то, что женщины из любого положения могут найти выход. Ссыльные, взяв разрешение коменданта, ходили менять оставшиеся вещи на продукты. Путь их подчас был долгим, иногда и пятьдесят километров нужно было пройти: из Берёзовки шли 7 км до Сосновки, от Сосновки 4 км до Малиновки, от Малиновки лесом шла дорога через Во́лчаницу на восток к Северной Двине, на большое село Сельцо.

Туда и в другие деревушки по Двине женщины и ходили, там зажиточно жили – кто картошки даст в обмен на вещи, кто крупы. А бабушка, заходя в дома, предлагала людям сшить кому что надобно, и люди за сшитые вещи расплачивались продуктами. «Все меняют, – говорила Мария Петровна, – а я хожу шью кому рубаху, кому штаны. Так потом люди уже ждали, когда придём, материал готовили».

Самым страшным годом на высылках был первый, когда ссыльные только приехали: бараки, болота, болезни, голод, холод, сырость. Со слов нашей бабушки Маши, очень много людей тогда умерло. Умерла и прабабушка Катя, в самом начале, возможно, даже не пережив 1930-й год. Жалея внуков, она то одному, то другому отщипывала от своей пайки, а потом обессилела и умерла. Похоронена она где-то в Берёзовке, но где её могилка, неизвестно. Сейчас и Берёзовки не существует, да и могилы там были общие…

Мария Петровна переживала за детей, как их спасти от смерти, и терзалась мыслью вернуться обратно в Липецкую область, в родное село. Что-то там было оставлено и тянуло её обратно, может, думала, детям там будет проще выжить. Не имея возможности сбежать самой, она снарядила в побег свою дочь Раю и сына Васю. Но одних через полстраны мать отправить не могла, поэтому дождалась, когда один из ссыльных мужчин решился бежать. Втроём они и покинули спецпосёлок.

Но убежали не далеко – только до Москвы, там их задержали «до выяснения». Детей вскоре отпустили, и Вася вернулся обратно к маме, а Рая всё-таки добралась до Воргола. Оказалась она там к зиме, но надежды матери на то, что родственники примут детей, не оправдались: тётка не пустила Раю в дом, боясь принять высланную. Место для неё нашлось только на чердаке, там она и прожила зиму, весну и лето. Чтобы прокормиться, устроилась разнорабочей на железную дорогу. Рассказывала: «День работаешь, а одежда, рукавицы – всё сырое, и даже просушить негде».

Перед высылкой бабушка кое-какие украшения раздала по знакомым на хранение, но когда Раиса вернулась в село, никто ничем не поделился, ничего обратно не вернул. Только то и хорошо, что её не сдали в милицию как высланную…

Тем временем берёзовские ссыльные, спасаясь от голода, как только наступила весна, решили посадить картошку. Но Берёзовка – это не обжитые места с огородами и участками земли, а лесопункт на вырубках, существовавший лишь малое время для вывозки древесины. Поэтому первым делом спецпоселенцам предстояло разработать землю под посадку, выкорчевав сотни пней. Посадочным материалом служила даже не картошка, а вырезанные из картошин маленькие глазки́. На урожай особо не надеялись, но когда пришло время копать, люди своим глазам не поверили – картошка уродилась на удивление крупной! А появилась картошка – появилась и уверенность, что выживут.

Осенью 1931-го года обратно к маме и братьям вернулась Раиса: не получилось закрепиться на родине, никому она там оказалась не нужна, посреди всеобщего упадка люди и в Черноземье кое-как жили. В Берёзовке уже собрали урожай, и когда Рая заглянула в погреб, выкопанный братьями, и увидела, что он полон картошки, сказала: «Я от этой картошки никуда не уеду!» Наголодалась и настрадалась за год жизни на чердаке. Вернулась она, кстати, не с пустыми руками.

Ещё когда семья жила в Ворголе и Марию Петровну предупредили, что будут высылать, она на своём участке закопала в землю швейную машинку. И вот, готовя дочь к побегу, мама рассказала, где машинка закопана. Через год Раиса её привезла. Эта швейная машинка «Зингер» с качающимся челноком была у бабушки до самой смерти, а в ссылке стала их кормилицей. Деревянное основание машинки, год пролежавшей в земле, правда, сопрело и потом легко отслаивалось, но всё равно машинка шила прекрасно.

То, что бабушка – отличная швея, не укрылось от соседей по бараку и от самого коменданта. Он распорядился, чтобы бабушка обшивала его семью. За это её могли освободить от тяжёлых работ или в условленном месте оставить немного продуктов. Не прямо давали картошки насыпать, а, например, мать коменданта тихонько скажет: «Раюшка, там, в дровах, возьми кое-что».

Машинка выручала бабушку всю жизнь. Уже когда Берёзовку расформировали, вырубив лес в ближайшей округе, и бабушку переселили в посёлок 107-го квартала, к ней туда шить одежду приезжали и из Сосновки, и из Малиновки, и из Дубровки. Столько тканей, бывало, навезут! Только удивляешься: «Бабушка, как ты не запутаешься?» А у неё все отрезы подписаны, аккуратно разложены… Все соседние посёлки она обшивала.

А во время войны к бабушке Маше на лошадях привозили рулоны простёганного материала и ваты, и она шила вещи для фронта: фуфайки, рукавицы с одним пальцем. Долго у неё в шкатулке хранилась медаль «За доблестный труд».

На войну отправились оба сына Марии Петровны. Из Плесецка приехал нарком: «Добровольцы!», и два брата Володя и Вася с охотничьими ружьями сделали шаг вперёд. «Оружие, – им сказали, – в бою добудете»… Хоть и считала их власть «врагами народа», «детьми кулака», но братья обиды на власть не держали и добровольно поехали защищать Родину. Старший, Володя, прошёл всю Великую Отечественную, на фронте стал коммунистом, пришёл весь простреленный. После войны его, как человека грамотного, имеющего шесть классов образования, поставили начальником лесопункта. Но в скорости, в 1953 году, он умер – здоровье было сильно подорвано.

А младший сын Вася с войны не вернулся, пропал без вести в болотах под Новгородом. Вот почему бабушка больше всего не любила Гитлера, развязавшего мировую войну и забравшего у неё двух молодых сыновей. Против советской власти бабушка Маша никогда ни детей, ни внуков не настраивала, несмотря на то, что власть с ней так обошлась, говорила: «Это такое время – надо подчиняться», и всё.

Сколько бы ни было прожито на севере, бабушку всегда тянуло домой, в родные елецкие места. Она мечтала переехать и перевезти туда семью. Даже рассказ дочери, побывавшей в селе и увидевшей разруху, не разубедил бабушку когда-нибудь вернуться. И встреча с родиной однажды состоялась. Случилось это в 1947-ом, когда спецпоселенцам дали паспорта, – до этого они не имели документов и были невыездными.

Оставив комнату и двух коз в посёлке 107-го квартала на старшую внучку Веру, которой тогда было восемь лет, бабушка отправилась в Нижний Воргол. Приоделась. Ещё до войны её старший сын Володя работал в Арктике по найму, а, когда вернулся, на заработанные деньги привёз целый чемодан тканей. Бабушка сшила себе ладный костюмчик из серенькой ткани в мелкую-мелкую клеточку. На родине её, всё ещё очень красивую, аккуратную женщину, рассматривали как диво дивное. А вот что там увидела бабушка…

Их добротный кирпичный дом оказался уже нежилым. Сразу после высылки семьи на север он был занят под поселковый совет и детский сад. В годы войны, когда село было «под немцем», в нём располагалась немецкая комендатура. Наши военные попытались её уничтожить, заложили взрывчатку, но после взрыва дом устоял, разрушился только один его угол. Но, чтобы жить, дом нужно было восстанавливать.

У Стебаковых имелся справный каменный амбар, хранилище, сарай для скота – сейчас всё это было нарушено, растащено. Но больше разочаровали сами люди. Бабушку даже возмутило, что в селе не было бань и люди ходили грязными, вшивыми. Сказала им: «Мы хоть и были высланы на север, жили в бараках, но грязными и вшивыми никогда не ходили, потому что следили за собой. А у вас полы глинобитные, кругом грязь, разруха».

«Такое чувство, как будто я и не жила там», – говорила бабушка. Только спустя 17 лет после высылки она, наконец, успокоилась и перестала рваться обратно, увидев, что возвращаться некуда и родина стала чужой. Она ещё винила людей, оставшихся в селе и не тронутых советской властью, что они как бы потерялись. Согнали с земли предприимчивых, умных хозяев, а сами не справились. Думали, отберут имущество у богатых, разделят между бедными и все станут богатыми. Но то, что пришло без труда, – быстро ушло. Даже скот, дававший молоко, масло, мясо, зарубили за один сезон, потому что не привыкли работать, и всё благополучие села рухнуло.

Кто-то в Нижнем Ворголе сказал: «Вас, Стебаковых, куда ни брось, везде выживете!» А другой и вовсе не постеснялся: «Вас специально на север сослали, чтоб вы под немца не попали и живы остались. Вам там хорошо, это нам тут плохо было!» А бабушка, смотря картину Шолохова «Поднятая целина» в клубе, плакала, когда вспоминала, как их разоряли, мужа расстреливали, скот угоняли, с сына вторые штаны стаскивали и последний горшок с кашей перед дорогой на север разбивали, чтоб только не дать. Многие тогда в зале сидели и плакали, а бабушка сказала: «Этот фильм про нас».

До 1937 года бабушка Маша работала на лесозаготовках в Берёзовке, живя с детьми. Примерно в конце 1930-х Берёзовку закрыли, расселив жителей. Бабушку переселили в новый спецпосёлок 107-го квартала, где ей дали комнату. Там бабушка продолжала работать в лесу и шить на дому. Достигнув старости, занималась только домом, держала огород, двух козочек, не переставала шить, плести кружево, помогать семьям детей. Впереди у неё ещё долгая жизнь, до ста лет, и большей частью она будет связана с семьёй дочери Раисы и её семью детьми.

– Так получилось, что у нас не только мама Раиса Стебакова – из семьи репрессированных, но и наш отец Сергей Можняков – из семьи раскулаченных и высланных на север. История пути Можняковых в летнеозерскую Сосновку не менее драматичная, чем Стебаковых в Берёзовку, – продолжают рассказ родные сёстры Вера Климантова и Екатерина Маковеева из посёлка Обозерского. – При высылке на север в 1930-ом Можняковых разделили, разлучив между собой отца, мать и их пятерых детей.

Крестьяне Ефрем и Наталья Можняковы состоятельными не были, жили в Воронежской области, в Россоши. В архивном деле Можняковых хранится выписка, сделанная рукой бабушки Наташи, где она недоумевает, за что их семья подвергается репрессиям: продналога платили 27 рублей, государству ничего не должны. «Хозяйство моё с моим мужем состоит из хаты, сарая, лошади (одна пара), бычат (1 год и 1,5 года), коровы (одна)». Указаны имена и возраст пятерых детей: «Сергей (19 лет), Варвара (17 лет), Евдокия, Иван (7 лет) и Владимир (5 лет)». Для большой семьи их хозяйство было самым обычным. Тем не менее, семью раскулачили и 19 февраля 1930 г. в полном составе выслали на спецпоселение в Плесецкий район Архангельской области, в трудпосёлок Сосновка.

По дороге семью разделили. Отца, Ефрема, и старшего из сыновей, Сергея, высадили в спецпосёлке Река Емца. Остальных – маму Наталью и четверых детей – 27 февраля 1930 года пригнали в Сосновку. У Натальи, конечно, душа болела, как там живут муж и сын, и она ездила их навещать: в чём-то поможет по хозяйству, постирает и возвращается обратно.

Путь из Сосновки до Реки Емцы был нелёгким: на двух поездах туда и на двух обратно. Станция Летнеозерский, как и станция Река Емца, располагаются на основной железнодорожной магистрали Вологда-Архангельск. А вот как добраться от Сосновки до Летнеозерского, ведь все спецпосёлки располагались в глубине лесного массива? Обычно местные ссыльные для перемещения между поселениями пользовались товарным поездом, который раз в день проходил туда и обратно по лесовозной ветке.

Эта ветка широкой колеи начиналась у разъезда Летнеозерского и тянулась в лес на многие километры (итоговая её протяжённость до крайнего посёлка Сигово была 37 км). Вдоль ветки располагалось большинство спецпосёлков: Сосновка, Дубровка, Малиновка, 107 квартал, Северная Войбора. А вот Берёзовка и Южная Войбора находились в стороне от железной дороги, сообщение с ними было только на лошадях и пешком. Поезд под погрузку древесины подавался утром, а вечером гружёные вагоны забирались.

Пусть без комфорта, но раз в день от Сосновки до Летнеозерска можно было добраться «на подаче», как состав называли местные, а уже в Летнеозерске пересесть на пассажирский поезд. Такой непростой путь туда и обратно проделывала бабушка Наталья каждый раз, чтобы проведать своих мужчин. И вот однажды, когда она возвращалась с Реки Емцы к детям, паровоз почему-то не остановился в Сосновке, а проехал мимо. Бабушка Наташа спрыгнула с поезда – но неудачно, на что-то напоролась, заболела и вскоре умерла.

Пятеро детей остались без матери. А вскоре и без отца – потому что Ефрем Можняков с Реки Емцы к детям не вернулся, там жил, там и похоронен. К четверым осиротевшим братьям и сёстрам в Сосновку приехал Сергей, он и стал ребятам за отца и за мать, особенно для маленького Вовы, которому на момент высылки было всего пять. Когда через несколько лет Сергей создаст свою семью с Раисой Стебаковой, она усыновит Володю. Всегда будет очень сожалеть, что не поживётся этому хорошему и смышлёному мальчишке: после окончания школы в Пермилово, в 1944-ом году, его направят на ускоренные офицерские курсы с дальнейшей отправкой на фронт. Но с тех пор от него не придёт ни одного письма, он никак не даст о себе знать. Семья, хотя и будет разыскивать его всю жизнь, в конце концов, сочтёт Владимира погибшим на войне…

На долю старшего поколения ссыльных выпали наибольшие трудности привыкания к жизни в спецпосёлках. Им предстояло выжить самим и не дать сгинуть там своим детям, приспособиться к житью в общих бараках, где не было ничего своего, построить небольшие больницы, школы и магазины, наладить быт, разбить огороды, освоить тяжёлый труд на лесозаготовках и ежедневно выполнять нормативы.

Младшему поколению ссыльных – детям и подросткам, которых репрессированные родители привезли с собой, – предстояло стать основной рабочей силой в спецпосёлках. Володя и Вася Стебаковы работали в лесу, из Можняковых в лесопункте трудилась Варя. Сергей заведовал столовой в Сосновке. Этому же поколению молодых рабочих, когда начнётся война, предстоит воевать. Все мужчины Стебаковы и Можняковы будут участвовать в Великой Отечественной войне.

Но пока до войны – ещё несколько лет, молодость берёт своё: молодёжь создаёт семьи. Появилась семья у старшего из Стебаковых – Володи; женился и младший Вася. В 1937-ом настал черёд их сестры устраивать личную жизнь. Раису приняли на работу в лесопунктовскую столовую в Сосновке сначала мойщицей посуды, потом поваром «на супы». Из воспоминаний тех лет ярче всего в памяти Раи запечатлелись пожары, которые не раз бушевали в лесопунктах, и то, как они, работники столовой, наварив еды и наполнив ею объёмные баки, на лошадях выезжали на пожарища кормить людей.

В Сосновке Рая и познакомилась с Сергеем Можняковым. До войны у них родились две дочери: в 1938 году в родильном отделении больницы в Сосновке появилась на свет Вера, в 1940-ом – Любовь. Свидетельства о рождении девочек выданы комендантом спецпосёлка; дети репрессированных, рождённые до 1946 года, относились к категории репрессированных. Молодая семья переехала из Сосновки в новый спецпосёлок Северная Войбора, расположенный в пяти километрах от 107-го по лесовозной ветке. Сергей заведовал столовой и маленьким магазином, Рая подрабатывала сторожем. Жили очень скудно.

В магазине продавались только самые основные товары, такие, как хлеб, соль, сахар, мука, но и на них были введены карточки. Чтобы отчитаться за товар, нужно было отрезать талончик. Хлеб выдавался по норме: детям – 250, иждивенцам – 400, рабочим – 800 гр. Резали хлеб с точностью до грамма, не выбрасывая ни крошки. На маленькую подставку ссыпались все скопившиеся за день крошки, обрезки, и вечером Сергей приносил их детям, а для них это было самое вкусное угощенье, потому что перепадал лишний кусочек хлеба.

Вера ещё ребёнком стала помощницей отцу. Придёт Сергей из магазина, высыпет на стол карточки, скажет: «Разбери, Вера», и она старается, раскладывая хлеб к хлебу, сахар к сахару, мыло к мылу. Разобранные карточки нужно было наклеить на бумагу, а так как клея не имелось, клеили картошкой, отваренной в мундире.

Так, помогая папе, Вера рано научилась читать и считать. Отец до того хорошо обучил её считать на счётах, что однажды, будучи уже взрослым человеком и работая заместителем главного бухгалтера Обозерского известкового завода, она поспорила с главным бухгалтером Лесихиным, что за малое время на счётах сведёт зарплату рабочим. «Нет, это невозможно», – утверждал А.А. Лесихин, а Вера Сергеевна свела.

В апреле 1942-го Сергея Ефремовича Можнякова призвали на войну. Раиса тогда ждала третью дочь Надежду, которая появится на свет в сентябре 1942-го. У мамы – никаких средств к существованию, только лесопункт помогал продуктами семьям фронтовиков.

Не только Раиса, все тогда взялись за разработку огородов. Как и Берёзовка, Войборы располагались на вырубках, поэтому первое и самое тяжёлое, что предстояло женщинам, – очистить землю от пней. Каждый вечер они разводили костры на пнях, поддерживая шающий огонь до утра. Постепенно пни выгорали, только корни оставались в земле. И женщины а́ншпугами (длинными палками) эти корни из земли выкорчёвывали.

Освобождённая от корней земля оказывалась без дёрна и с золой. Садили картошку и овощи. Сеяли ячмень для кур, а на гарях – репу и турнепс. Бабы возьмут ёлку, обрубят ветки, чтобы только сучья остались, протянут её по земле, немножко взрыхлив почву, и посеют семена. Репы крупные вырастали – на огороде такие почему-то не растут!.. Семена заготовляли сами. Дождутся цветения моркови, лука, укропа и соберут семена в марлевые мешочки, сохранив для следующих посадок… Вот и получилось, что когда Сергей уходил на войну, у семьи грядки были только под окнами, а когда вернулся, в 1944-ом, у Раисы был разработан огромный огород 15 соток. И так трудились все женщины, весь посёлок.

Сергей Можняков воевал ефрейтором в пехоте на Волховском фронте. Под его началом служили нерусские ребята. По воспоминаниям, нередко им сутками приходилось находиться в болотах: тяжело, сыро, холодно.

На войне Сергей был прострелен насквозь: пуля вошла в руку, а вышла в бок, не задев лёгкое; с тех пор правая рука у него почти не действовала, мышц на ней не было, одна кость. Был контужен, ноги не ходили, когда вернулся домой. Долго семья выхаживала отца. На печке в эмалированном чугунке мама всё время кипятила бинты, а маленькая Вера их гладила и скручивала. И 80 лет спустя перед глазами Веры Сергеевны картина: их маленькая кухня, печка, от печки тянутся верёвки, а на них – бинты, бинты, бинты. Ох, как долго сушили эти бинты!..

Вместе с Сергеем на войну был призван его младший брат Иван 1923-го года рождения. С ним – совсем другая история: пройдена вся война, и лишь одно лёгкое ранение в 1944-ом. Этот парень не раз проявлял прямо-таки отчаянную смелость: под шквальным огнём противника доставлял боеприпасы на передовую, и пуля его не брала! Награда следовала за наградой: медали «За оборону Ленинграда», «За боевые заслуги», «За отвагу», «За победу над Германией». Нельзя не удивиться храбрости Ивана Ефремовича Можнякова, читая выписки из официальных наградных листов.

Медаль «За боевые заслуги», например, он получил за то, что «во время боя доставлял патроны для пулемётных расчётов под ураганным огнём противника, чем обеспечил успешное выполнение боевой задачи». Медалью «За отвагу» награждён за боевую операцию, в ходе которой «возглавлял группу по доставке боеприпасов на западный берег реки Нарва и под сильным артиллерийским миномётно-пулемётным огнём противника поставленную задачу выполнил: полностью обеспечил огневые точки боеприпасами». Вторая медаль «За отвагу» последовала за то, что «он в период боевой операции в районе Латвийской ССР действовал смело и решительно, воодушевлял бойцов на боевые подвиги. В этих боях лично сам уничтожил 3 немецких солдата, где получил лёгкое ранение». Таким был боевой путь 20-летнего храбреца!

…Оправившись от ранений, Сергей вернулся к работе в магазине в Северной Войборе. А в семье родилось ещё четверо детей: в 1945-ом перед Новым годом родился Вася, через год, в 1946-ом, – Катя, в 1950-ом – Вовка и в 1953-ем – Иван. Завели корову, чтобы легче было кормить ребятишек. Вера Сергеевна вспоминает, что в послевоенные годы она, как старший ребёнок в семье, уже жила в своём круговороте дел, хотя было ей всего десять лет: «Отец даст ключи от магазина, чтобы принять хлеб, который привезут со 107-го, маленькую Катю оставят, да ещё корову надо в обед подоить».

Почему-то запомнилось, как в отцовский магазин впервые привезли помидоры. Их очень любила мама, выросшая в Черноземье, а дети из северных спецпосёлков их и не видели никогда. Отец принёс несколько томатов для мамы, и детям дали попробовать, что это такое. Раскусив сочный плод, дети скривились от разочарования: думали, помидоры сладкие, а они оказались какой-то кислятиной, как они тогда дружно решили.

А младшей дочери Сергея и Раисы Екатерине запомнилось, что раньше в магазины повидло поступало в бочках: «Когда всё повидло уже было выкуплено, меня, маленькую, чистенькую, отец садил в пустую бочку, давал ложечку и говорил: «Сколько наскребешь – всё твоё!» И я старалась, чистила бочку на всю семью», – рассказывает Екатерина Сергеевна Маковеева.

После 1947 года спецпосёлки перестали быть режимными поселениями, управлявшимися спецкомендатурами и отделами спецпоселений ГУЛАГа, стали обычными посёлками. В Сосновке с 1941 года действовал свой сельский совет. По сравнению с соседними посёлками, Сосновка вообще жила неплохо: там располагалась единственная в округе больница с родильным отделением, была своя начальная школа, почта. А в Северной Войборе, наоборот, – ни школы, ни медпункта.

Вот почему, когда девочкам Можняковым пришло время идти в первый класс, их отправили за пять километров от дома в посёлок 107-го квартала. Там была начальная школа, которая находилась в одном бараке с медпунктом, а с обратной стороны этого сооружения в своей комнатке жила их бабушка Маша.

«В школу шли, невзирая на погоду: хоть дождь, хоть метель, хоть мороз, хоть слякоть, – говорит Вера Сергеевна. – Если за окном трескучий мороз, мать завяжет платок так, что только глаза остаются открытыми, и за пять километров с целой ватагой ребятишек идём на уроки и обратно. Только если сильная метель, дома оставят. А иногда у бабушки переночую. Взрослые не боялись нас одних отпускать – преступности в спецпосёлках не было».

Когда Вере настала пора идти в пятый класс, которого в ближайшей округе не было (школы работали только в Пермилово и в Обозерской), – отец отдал её в няньки в Архангельск. Там в Маймаксе, на 18-ом лесозаводе, в семье отцовского брата Ивана родилась дочь, с которой Вера нянчилась в перерывах между занятиями в школе и подготовкой уроков. Так окончила пятый класс.

Шестой класс – и новая проблема, куда пойти учиться. В это время школа до седьмого класса открылась в Сосновке. Так что шестой и седьмой класс Вера училась там, живя в интернате с меньшей сестрёнкой Любой. Если бы мы сегодня заглянули в этот интернат, то очень удивились бы тому, что дети там жили совершенно самостоятельно, без взрослых. Под интернат было отдано полбарака – две комнаты для приезжих детей, в одной из которых жили 12 мальчиков, в другой – 12 девочек.

«Нас никто не обслуживал, – говорит Вера Сергеевна Климантова. – Школа нам предоставляла кровать, выдавала по две простыни и одеялу, в колхозе набивали матрасы и подушки сеном. Мы сами варили, что из дому принесём. На выходные ездили домой помыться и набрать в котомки картошки. Кусок сала мать отрежет, бутылку постного масла даст да денежку на хлеб – на это и жили неделю. Сами печки топили. Другой раз сырые дрова, не можешь растопить, – всегда ребята помогут.

Даже воспитателя у нас не было. Немного присматривал за нами учитель физкультуры. Это был молодой парень после армии, который очень хорошо играл на гитаре. Если приходил с гитарой, – все соберёмся около него, слушаем. Он и на соревнования нас вывозил! В 7 классе у меня было I место по Плесецкому району по бегу на лыжах на один километр. Учителя были энтузиастами: если видели, что детям хочется учиться или нужно подтянуть какой-то предмет, – дополнительно занимались с ними. Удивительно, но ничего плохого о том времени не вспоминается – только хорошее!».

Как учились, с какими трудностями, – об этом отдельный рассказ. Электрический свет в спецпосёлках был не каждый день и не круглые сутки, поэтому дети учились в основном под свечку или под керосиновую лампу, подвешенную повыше. Тетрадей не было, вместо них писали на обёрточной бумаге, которую Сергей Ефремович Можняков, работавший продавцом, отдавал из магазина в школу. Там учителя и ученики разрезали её на листы и сшивали в тетради. Но писать в этих самодельных тетрадях было сущим мучением – самодельные чернила на листах вмиг разъезжались! Настоящих чернил не было, дети их делали сами, раскалывая, дробя и заваривая химические карандаши. Писали железными пёрышками, обмакивая в чернильницу, чуть капнул – а клякса уже разъехалась. Идут из школы ученики, а руки – синие, лица – синие… и ведь учились!

После седьмого класса Вера всё лето подрабатывала на шпалорезке в Северной Войборе – грузила отходы от шпалопиления. Насобирают полную вагонетку горбыля и отвозят на биржу. После седьмого класса!.. Так ещё очень радовались, что у папы на шпалорезке работал знакомый мастер и взял Веру какую-то копейку заработать.

Когда семилетка была окончена, Вера, уставшая от скитаний по чужим углам, сказала отцу: «Хватит! Дальше учиться не буду». Но отец настоял: «Как я скажу, так и будет» и снова отправил дочь к дядьке в Архангельск заканчивать восьмой класс. Девятый класс впервые открылся в Обозерской, и Веру поселили у местных родственников, чтобы она смогла учиться дальше. Прошли две школьные четверти, и отец в декабре 1954 года перевёз всю семью из Войборы в Обозерскую. Так что девятый класс и следующий, десятый, Вера заканчивала в Обозерской, но на этот раз уже живя дома.

«Нам дали свою квартиру: две комнаты и кухню на девять человек, и я первый раз училась, живя дома. Ведь девять классов закончила, не живучи дома. Вот как учиться хотелось! И вот как отец стремился дать нам образование, хотел, чтобы все его семь детей выучились!» – удивляется Вера Сергеевна.

В 1956-ом Вера поступила в Архангельский кооперативный техникум на бухгалтерское отделение. А отец строил дом для семьи в Обозерской (бабушка Маша помогла деньгами). Уже построил, уже семья переехала… а папы в 1957-ом не стало. Пришёл домой на обед, и сделалось плохо. Пока бегали за помощью – папа умер. Война пройдена, тяжёлое ранение, столько трудов за жизнь – всё это сказалось на здоровье.

«И остались мы все семеро у мамы на руках, – продолжает рассказ Вера Сергеевна, – только мы с сестрой Любой были постарше, а остальные мал мала меньше: Ване – четыре года. Пришлось мне оставить учёбу и пойти работать в бухгалтерию техникума. Отправили меня на курсы, где за полгода отучилась на главного бухгалтера. Вышла замуж, родила старшую дочь Ирину и с 1960 года начала работать на Обозерском известковом заводе заместителем главного бухгалтера, а потом в плановом отделе.

Как тяжело жилось маме после смерти отца – об этом лучше не говорить. Пенсии никудышные, всегда проблема с дровами. Однажды к маме даже пришли, предложив малышей сдать в детдом, мол, тяжело будет. Но мама ни в какую не согласилась! Всё-таки у нас была корова, свой огород, и по мере сил все трудились. Потихоньку и выкарабкались, никто не стал бандитом, у всех – образование. У Нади, Васи и Кати – высшее образование, Люба работала библиотекарем, Вова – механиком на железной дороге. Только Иван, поступив на военного, не стал учиться, но окончил курсы и ремонтировал холодильники по всей Обозерской да кочегаром бани трудился».

В 1963 году внучки перевезли бабушку Машу в Обозерскую, купив ей маленький домик, и часто навещали. Бабушка, несмотря на 80-летний возраст, была ещё в силах, держала козочку, плела на коклюшках, к каждому празднику старалась внукам сшить обновку на машинке, никогда не сидела без дела. Когда внучка Катя ещё 6-летней девочкой приезжала к ней в гости, бабушка тут же подавала ей полотенце: «Вышивай!» и ставила рисунок: веточка, на ней две птички и надпись «С добрым утром!» Бабушке было не понятно, как можно сидеть без дела?.. Её поколение было очень трудолюбивым, потому и смогло преодолеть трудности жизни в ссылке на спецпоселении.

Больше, чем другим внукам, о жизни бабушки Марии Петровны Стебаковой известно, пожалуй, Вере Сергеевне Климантовой. Ещё ребёнком Вера подолгу жила у неё в спецпосёлке, расспрашивала о прошлом, десять лет досматривала в старости, когда не стало мамы Раисы. Вере приоткрылась и сокровенная молитвенная жизнь бабушки, воспитанницы монастыря.

Вера в Бога, привитая бабушке ещё в детстве, не только не растерялась в течение прожитой жизни, но, наоборот, была для неё несомненной. Это тем удивительнее, что на бабушкин век пришлись все 70 лет советской власти – официального атеизма и безбожия в нашей стране.

«Не знаю, где бабушка хранила икону, когда жила в бараке, – говорит Вера Климантова, – но икона у неё была всегда. В комнатке на 107-ом я видела икону, когда креститься и молиться запрещали. Но бабушка не боялась, верила в Бога всю жизнь. Утром и вечером молилась, после еды благодарила, все посты соблюдала (когда жила уже не в бараке, а самостоятельно). У неё был маленький молитвослов, странички которого с годами пожелтели и стали плохо держаться, – она сама обернула их розовым материалом и прошила нитками, чтоб закрепить. Сегодня эта книжечка с почти истлевшими листочками у меня, хотя дома есть свой молитвослов и даже не один, но этот хранится как память о бабушке.

Вокруг спецпосёлков и в Обозерской храмов и часовен не было, но бабушка, зная порядок богослужений, молилась дома. По воскресеньям утром, как в церкви служба идёт, до обеда стояла с молитвой на коленях, и никто её не отвлекал. Почитала церковные праздники и воскресные дни. Живёшь у неё, а ведь молодежи хочется на танцы сбегать в выходной, но если праздник – ни за что тебя в клуб не отпустит».

Когда появлялась возможность, Мария Петровна ездила на богослужения в Архангельск. Никогда перед тем, как в храм идти, и чашки чая не выпьет. В эти поездки старалась брать с собой внуков. Благодаря бабушке все внуки крещены в православной церкви. Будучи уже в годах, повезла на крещение маленького Вовку, которому только шесть месяцев исполнилось, а 12-летнюю Веру взяла с собой, чтобы старшая сестра стала крёстной младенца.

«Все азы православной веры я узнала от бабушки, – продолжает рассказ Вера Сергеевна, – она научила молитвам «Верую», «Отче наш», «Богородице Дево…», «Живый в помощи». Часто просила почитать ей по-старославянски из старых книг, и я ещё ребёнком умела прочесть. Когда я выходила замуж, бабушка благословила меня маленькой иконой Богородицы, которую до сих пор берегу. Не раз мне приходилось прятать этот образок – семья мужа Господа не знала, и, чтобы дедушка не ругался, я, уходя из дома, каждый раз уносила икону с собой, да ещё завернув в газету, чтоб никто не видел.

А ещё мне от бабушки Маши досталась редкая икона, которая однажды сама нашла бабушку, буквально приплыв к ней в руки. Дело было так. Как-то они с одной из высланных женщин были направлены от лесопункта на Ваймугу топить баню для лесорубов. Пошла бабушка за водой и заметила, что по реке плывёт какая-то дощечка. Достала её из воды, рассмотрела, а это оказалась не дощечка, а икона Пресвятой Богородицы довольно непривычной иконографии. Божия Матерь на ней изображена так, как в Западной Европе рисуют мадонн. Оказалось, у иконы итальянские корни, называется она Козельщанской… А младшей внучке Кате от бабушки досталась икона Господа Вседержителя.

Бабушка Маша была верующим человеком, поэтому перед тем, как умирать, дала мне тысячу рублей, – рассказывает Вера Сергеевна, – а в 1984 году это были немалые деньги, и попросила: «Отвези в церковь и закажи отпевание и поминовение на 20 лет». Кто-то из знакомых ещё удивился, неужели такие деньги в церковь отдашь, но раз такова была воля бабушки, конечно, я отдала. В архангельском храме Всех святых состоялось и отпевание бабушки, и поминали её там двадцать лет после смерти, ну и мы, конечно, в своей семье всегда молимся о рабе Божией Марии и желаем ей Царства Небесного».

Долгой была жизнь бабушки Маши, хотя и пролетела, как мгновение. 30 мая 1984 года ей исполнилось сто лет, а 28 сентября того же года она умерла. Столетие не праздновали – тогда никто и не вспомнил, что у бабушки юбилей. Она уже несколько лет как ослепла и не поднималась, но ум оставался ясным, даже лежачей молитвы по памяти говорила.

«Однажды захожу к бабушке в её маленький домик в Обозерской, – вспоминает Вера Сергеевна. – С порога слышу: поёт моя бабулечка. Тихо прохожу в комнату, встаю рядом у кровати и, затаив дыхание, слушаю старинную песню. Она уже не видит, не поднимается с постели, но голос ещё сильный, глубокий. Красиво льётся русская песня, весь дом наполнен звучанием… Другой раз спрошу: «Бабушка, вот ты уже не видишь, ножки болят, не встаёшь…» «…А жить всё равно охота», – закончит она. Любила бабушка жизнь, ценила, благодарила за этот дар, потому и продлевал Господь года Своей угоднице».

Нашла ли Мария Петровна Стебакова своё счастье на севере, будучи оторванной от родных липецких корней? Трудно сказать. Внучки говорят, всё случившееся с ней (раскулачивание и высылку на север) она просто приняла как должное и продолжала жить. Ещё говорят, характеры людей, переживших репрессии, были переломаны советской властью. Но бабушкиной души темнота не коснулась, потому и смотрит на нас из прошлого её лицо, как светлый образок, свидетельствуя, что выше всех повседневных скорбей стоят Вера, Любовь и Надежда. А ведь именно так и назвали первых трёх внучек Марии Петровны, родившихся в изгнании…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Материал: Ольга Попова

Фото автора, из архива В.С. Климантовой и с сайта https://museum.gulagmemories.eu.

Представленные фотографии спецпереселенцев взяты из пропагандистского альбома НКВД, хранящегося в Информационном центре УВД Архангельской области (Источник фото: https://museum.gulagmemories.eu/ru/salle/model-specposeleniy#).

Исторические дополнения

Историческая справка (1)

После Октябрьской революции 1917 года в России начался процесс раскулачивания крестьянских хозяйств. Это понятие означает социально-политические и экономические репрессии советской власти против зажиточного (верхнего слоя) крестьянства.

В период первой волны раскулачивания (1917–1920 гг.) было разорено более миллиона «кулацких хозяйств». Такое же количество крестьянских хозяйств было раскулачено с 1930 по 1952 гг.

В этой трагедии пострадало морально и физически по меньшей мере шесть миллионов крестьян и около миллиона умерли от холода, голода, болезней. Значительную часть погибших составили дети и престарелые люди.

«Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев, 1930–1954 гг.». Шашков В.Я., доктор исторических наук

Историческая справка (2)

В январе 1928 г. Сталин выдвинул идею форсированного проведения коллективизации в связи с чрезвычайной обстановкой в стране, вызванной кризисом хлебозаготовок и трудностями намечаемой крупномасштабной индустриализации страны, которая требовала миллионы рабочих рук. А дешевую рабочую силу могла дать только деревня.

1929 год стал началом сплошной коллективизации сельского хозяйства, а по существу, насильственного создания колхозов. Огромным препятствием на пути колхозного строительства оказалась зажиточная и середняцкая масса крестьянства, не желавшая вступать в колхозы.

На основании постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 г. «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» были выработаны общие направления новой политики – ликвидация кулачества как класса.

«Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев, 1930–1954 гг.». Шашков В.Я., доктор исторических наук

Историческая справка (3)

Политика ликвидации кулачества как класса представляла собой произвол и насилие в отношении крепких, экономически эффективных крестьянских хозяйств. Кулачество обладало мощным экономическим потенциалом, производило более 20% товарной продукции.

Кулаки делились на три категории. «Контрреволюционная, террористическая часть кулачества» после конфискации её имущества была отправлена в исправительно-трудовые лагеря и значительная часть уничтожена, семьи их высланы. «Кулацкая верхушка» была выслана в отдаленные районы страны. Остальная, незначительная часть кулачества выселялась на новые отведенные ей земли в пределах районов сплошной коллективизации.

Форсированного раскулачивания противников колхозного строя не получилось. Раскулачивание вместо трех лет растянулось на четверть века. В число раскулаченных попали середняцкие, бедняцкие, батрацкие семьи, семьи сельской интеллигенции и церковнослужителей.

«Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев, 1930–1954 гг.». Шашков В.Я., доктор исторических наук

Историческая справка (4)

Раскулачивание и выселение сотен тысяч крестьянских семей в отдаленные районы Севера, Урала, Сибири, Дальнего Востока, Казахстана, Якутии и внутри краев и областей осуществлялось исключительно органами ОГПУ и было спланировано как крупномасштабная военная «операция».

Для перевозки в 1930–1931 гг. свыше 2 млн. членов раскулаченных семей ОГПУ сформировало и закрепило за 16 республиками, краями и областями 1700 товарных эшелонов, которые с февраля 1930 г. следовали днем и ночью, летом и зимой два года подряд к месту назначения «в порядке воинского расписания мирного времени». В каждом эшелоне насчитывалось от 15 до 18 товарных вагонов, в которых находилось по 1500–1800 детей, стариков и взрослых крестьян.

В вагонах отсутствовали элементарные бытовые условия, не было горячей и холодной воды. Воду для питья и приготовления пищи спецпереселенцы брали во время коротких стоянок эшелонов из ближайших луж, ручейков и болот. Чрезвычайная скученность, отсутствие чистой питьевой воды вызывали эпидемии заразных болезней и массовые острожелудочные заболевания.

Медико-санитарное обеспечение в пути следования эшелонов отсутствовало. Время пребывания раскулаченных семей в эшелонах длилось в среднем от 15 до 20 суток. Люди, заболевшие в пути следования эшелонов серьезной болезнью, были обречены на мучительную и неизбежную смерть. Во время перевозки раскулаченных семей в места спецпоселений от болезней умерло более 50 тыс. человек.

«Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев, 1930–1954 гг.». Шашков В.Я., доктор исторических наук

Историческая справка (5)

В первый год раскулачивания процесс расселения, жилищно-бытового и хозяйственного устройства спецпереселенцев был неуправляем и бесконтролен. С мая 1931 г. он был возложен на ГУЛАГ ОГПУ. Для оперативного руководства спецпереселенцами при ГУЛАГе и местных органах ОГПУ были созданы отделы спецпоселений.

Все раскулаченные и выселенные семьи были расселены в спецпосёлках, построенных их собственными руками. Во главе спецпосёлка стоял комендант, который от имени советской власти был наделен всей полнотой власти, выдавал свидетельства о рождении или смерти, о вступлении в брак, о выезде на учебу и т.д.

Спецпереселенцы семьями жили в общих бараках, шалманах, землянках и палатках. С 1932 г. началось посемейное расселение спецпереселенцев в отдельных комнатах из расчета 3 кв. м на человека. Но решение этого вопроса растянулось до 1940 г.

Спецтрудпоселенцы вплоть до их освобождения находились в бесправном положении. После административного раскулачивания на выселяемые семьи не заводилась документация и личные дела. Они выселялись в отдаленные регионы СССР по районным спискам, в которых указывалась фамилия только главы семьи, иногда без имени и отчества, а остальные члены семей определялись просто цифрой.

«Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев, 1930–1954 гг.». Шашков В.Я., доктор исторических наук.